неконтролируемые страхи и болезненная подозрительность. Мы сможем это устранить, подобрав верное лекарство и установив его точное дозирование. Вот этим я и стану заниматься с вашей помощью.
От меня требовалось при необходимости покупать для матери новые лекарства, давать их ей по предписанию и сообщать о неожиданных эффектах, вызывающих у меня беспокойство.
– Ваша мама живет с вами? – спросила меня Ада Петровна.
– Вообще-то она живет одна.
– Это плохо, – сказала Ада и изучающе посмотрела на меня.
– Но сейчас с ней нахожусь я. Я буду у нее жить, пока ей не станет лучше.
– А вот это хорошо. Ей, с ее теперешним эмоциональным состоянием, не следует быть одной. Обращайтесь, если будут проблемы.
* * *
Ольга Марковна встретила меня радостно.
– Ты вернулась!
– Ну, конечно, вернулась. Я же ходила в диспансер за новым лекарством для тебя.
Я рассказала ей, что каждый реагирует на психотропные средства по-своему, и поэтому первое время мы будем пробовать разные лекарства, чтобы найти подходящее. Она слушала меня с детской доверчивостью и была рада тому, что все хотят ей помочь – и Ада Петровна, и производители лекарств, изобретающие все новые и новые средства, и аптеки, обеспечивающие больных всем самым лучшим, и я, ее дочь, на которую она может положиться. Я перестала быть эгоисткой и получала от нее только похвалу, которая временами становилась безмерной. Это был тревожный сигнал: если маятник ее внутренних состояний залетал слишком высоко в зону позитива, то в любой момент он мог сорваться и полететь так же далеко в другую сторону. Качание этого маятника стало определять мою новую жизнь.
* * *
Уже скоро были подобраны и подходящие для матери лекарства, и их дозирование. Да и не так уж много препаратов существовало от ее расстройства. Те же, на которых остановилась ее психиатр, ей так или иначе помогали, что уже было хорошо – ведь есть несчастные, кому уже ничто не поможет, как мне однажды сказала Ада Петровна.
Но срывы продолжались. После них у нас с Ольгой Марковной, как правило, наступало хорошее время. Мать становилась со мной доброй и сговорчивой, охотно говорила о своей жизни и даже начинала интересоваться чем-то другим. Или кем-то.
Об Элеоноре она речи не заводила. Меня это озадачивало, и раз я все же позвонила Аде Петровне, чтобы поговорить с ней о внезапной потере интереса Ольги Марковны к ее прежде горячо любимой младшей дочери.
– А где сейчас ваша сестра? – спросила она.
– Она уехала и отношения с нами сейчас не поддерживает.
Узнав, что у Ольги Марковны и Элеоноры был конфликт, Ада Петровна сказала:
– Я думаю, что поведение вашей сестры ее глубоко ранило. В таких случаях человек обычно или мстит за обиду, или избегает своих обидчиков. Ваша мама, конечно же, не стала думать о мести. Матерям несвойственно мстить своим детям.
Избегать своих обидчиков… Похоже, это было и про меня. Когда я переехала к матери, встал вопрос: где я поселюсь? По логике вещей я должна была бы занять свою комнату. Точнее, нашу с Элей комнату. Но стоило мне об этом подумать, как меня обдавало духотой. Я не только не хотела там жить, я не хотела даже туда заходить.
Я поселилась в гостиной. Там стоял диван, и я могла на нем спать. Мать не возражала. Я сказала ей, что в гостиной мне будет просторнее – «девичья», как папа называл комнату своих дочерей, была самой маленькой в нашей трехкомнатной квартире. Я и в самом деле уже отвыкла от тесных комнатенок. Кроме того, мой переезд к матери был временный и не на долго, как я тогда думала. Но если честно, перевешивало обстоятельство, что эту комнату всегда называла «своей» и Элеонора, а когда я ушла из дома, то она стала только ее.
Поселившись в гостиной, я так и не стала заходить в «девичью». И что примечательно, туда не заходила и мать. Этой комнаты в квартире словно не было.
5
Когда у нас с матерью наступало хорошее время, добрела не только она, но и я сама. И однажды в такой период я вспомнила о Матвее Глебовиче Снегирькове. Я не то чтобы о нем забыла, у меня просто первое время после переезда к матери не было ни времени, ни энергии заниматься чем-то другим, кроме как ее делами, ну и по мере возможностей еще и переводами. Валя стала давать мне теперь только несрочные заказы, но это не значило, что их можно было откладывать на неопределенное время. Так что очередь до Снегирькова все не доходила.
Был хороший день, мы с матерью пообедали, и я помогла ей лечь отдохнуть. Она могла уже обойтись и без помощи, но ей нравилось, когда я укрывала ее в постели одеялом, и я это делала. Когда она заснула, а я стала мыть посуду, то в очередной раз подумала о Матвее Глебовиче и решила наконец позвонить ему.
Его номера в моем мобильнике не оказалось. Я вспомнила, что звонила Снегирькову всего один раз, и это было с моего домашнего телефона. Лариса записала мне его координаты на листке, а куда потом делся этот листок, я уже не знала. Но я еще знала, где живет Матвей Глебович. И я отправилась к нему.
* * *
Снегирьков отнесся к моему визиту невозмутимо. Он провел меня в гостиную и указал на тот же стул за обеденным столом, где я сидела в прошлый раз. Я стала рассказывать ему в подробностях о своей встрече с его женой, ее новом облике, новом имени и положении в «Трансформаторе». Он выслушал все это бесстрастно, уставившись в стол. Когда речь дошла до письма и Матвей Глебович услышал от меня, что Парджама не захотела ничего писать ему в ответ, он отвел взгляд в сторону, шумно выдохнул и бросил в пространство:
– Я так и знал.
Какое-то время мы молчали. Потом Снегирьков посмотрел на меня и сказал с болью:
– Хоть бы что-то объяснила. А то и этим меня не удостоила.
– Она просила вам передать, что не станет вам препятствовать. Но помогать вам она не хочет, потому что сама она соединена с вами навсегда.
Тут Снегирьков вскинул на меня взгляд. Он был поражен.
– Так и сказала? – спросил он.
– Ну, может, не совсем такими словами, но по смыслу – так.
– А «соединена навсегда» – это ее слова или ваши?
– Эти слова ее.
Снегирьков перевел от меня взгляд в стол, и на его губах появилось нечто вроде улыбки. Мне стало от нее неловко. Это как если ты заходишь к кому-то в комнату, а он переодевается.
– Ну я пойду, – сказала я.
– Ах да, конечно, – рассеянно отреагировал Матвей Глебович и встал, чтобы проводить меня до двери.
* * *
В метро, по дороге к матери, мои мысли перескочили с отношений супругов Снегирьковых, оказавшихся далеко не
